«День не задался с самого утра», - мрачно подумалось мне, когда меня за хвост, нарочито медленно, потащили к террариуму, в котором ждала приветливо раззявленная пасть.
  «Привет, низкокалорийный завтрак!» - радостно шипел за стеклом питон.
  «Привет, дамская сумочка! – радушно ответствовала я, брыкаясь, в воздухе. – Надеюсь, тебя проглистогонят после меня!»
  «То есть? – не понял змей, захлапывая пасть. – Ты что, заразная?!»
  «А то! – бахвалилась я. – И клещи, и глисты, и шерсть вон с меня лезет, глянь! Да и в носу что-то подозрительно свербит…пчхи!»
  «Э-э-э! Так не  пойдет!» -  змея брезгливо подобрала свои мясистые кольца, отползая подальше.
  И тут питону несказанно повезло. Раздался высокий, слегка скрипучий голос: «Заверните мне эту. Да-да, вот эту!» - и меня запихнули в какую-то коробку.
  «А-а-а! – завопила я. – Это дискриминация! Я требую, чтобы меня употребили на завтрак!»
  «А-а-а! – орал беззвучно змей. – Уберите уже эту заразу!»
  Потом меня долго трясли по бездорожью, чтобы вытряхнуть, похлопывая по донышку, кому-то под лапы.
  «Это что еще за сопля?!» - в меня ткнулся незнакомый нос. Он недовольно шевелился, фыркая на выдохе.
  - Спокуха, мать. Это несостоявшийся питоний завтрак, - ответил все тот же голос. – Дружите.
  Разглядев «мать», я, хлопнувшись на спину, старательно изображая обморок: огромное лоснящееся создание, лишь толстым хвостом напоминающее моих ранее съеденных товарок по несчастью, не обещало мне ничего хорошего.
  «А-а-а! – завопила я. – Спасите-помогите-убивают! – приоткрыла один глаз, и уже от полной безысходности пискнула, - насилуют!»
  «Ну ты и завернула! - незнакомка ошарашенно привстала на задние лапки. – А ну-ка, покажи прописку! – сунулась понюхать она. - Нелегалы!» - взвилась «мать», не найдя оную и выдрала клок шерсти из попы.
  «Тетенька, я не виновата!» - с чириканьем  понеслась я по полочкам, обретя небывалую прыть, решетке и забилась в самый дальний угол.
  - Цыц! – сверху упала карающая длань, звонко брякнув по решетке. – Коту отдам!
  Что такое «кот», я не знала. Но судя по тому, как притихла злая тетка, кара была страшнее питона.
  «Ладно, вылазь, - она потопталась вокруг моей лежки, выковырять не смогла и сменила гнев на милость, - йогурт будешь?»

* * *
«Даже целый век с тобой вдвоем
мне, наверно, мал»

  Белая пелена за окном сменилась зеленью листвы,  на их месте распустились золотые цветы, а в конце-концов  опали и они, и мир вновь  укутало серебристым одеялом.
  Я сыто икнула, вытягиваясь во всю длину и свесила с полки хвост, довольно дрыгая им, а перед глазами проплывали видения съеденной курочки, яблок и новой шторы.  Хотя, за штору хозяйка не похвалит, мдя…  Соседка лежала рядом, и ее сны были не менее приятными: шоколад, лимон  и стыренная втихаря сосиска.
Старшая совсем одряхлела:  схуднула, лапы ее заплетались от слабости, да и шерсть с  попы выпадала клочками уже и без моего участия.
  Между решеток показался нос кота:
  «Че, спите?» - спросил он, цепляясь когтями за прутья.
  «Че, нос зажил?» - поинтересовалась я.
  Кот отпрянул,  выразительно поводя обонятельным органом с широким следом от моих резцов.
  «Хозяйка переноску достает. Старшую опять потащит колоть?»
  «Наверно», - отвечала я, посматривая на спящую товарку.
  «Старая она, - забеспокоился кот, недовольно дергая хвостом. - Вернется – так и быть,  селедкой поделюсь!» - пообещал он и танцующей походкой побежал на кухню.
  Старшую взяли на руки, аккуратно переложив на теплые тряпочки и укутав сверху.  Она только сонно приоткрыла глаз, пошевелила усами и уснула дальше.
  Больше я ее никогда не видела.
* * *
«И вот я снова здесь,
и ты придешь обратно»

  Хозяйка вернулась затемно, непривычно молчаливая, мрачная. Долго сидела в мягком кресле, и даже в комнате, казалось, стало прохладнее. Когда стены полностью погрузились в темноту, она сделала над собой усилие и встала. Зажгла лампы, взяла меня на руки и уселась в кресло, наглаживая.
  - Нет  больше нашей старухи, - сказала она. Помолчала. – Теперь мы одни.
  Мне было грустно.  Я любила Старшую.
  «Эй, хозяйка! – я, помедлив, перебралась на плечо и улеглась там, щелкая зубами под ухом. – Но ведь у тебя осталась я! И кот. И мы уже хотим есть!»
  Но развеселить, как обычно, мне ее не удалось.
  «Ну что ты? – озадаченно подняла я морду. – О-о-о…»
  Хозяйка у меня – плакса та еще. Она плачет, когда ей радостно и грустно. Даже когда молотком себе по пальцам попала, слезы брызнули у нее из глаз. Но она всегда так быстро утешалась, а  сейчас грозит затопить комнату, кресло и меня в частности.
  «Ну, послушай, - решилась я, перебирая лапками по плечу. – Давай начистоту. Старшая прожила долгую, сытую жизнь…»
  По-моему, рев только усилился.
  «Ну, хозя-я-яйка! – взмолилась я, вылизывая соленую щеку. Покрутилась рядом, потыкалась в ухо,  пощекотала усами. – Это вечная проблема вас, долгоживущих. Мы однодневки, и живем слишком мало. Но разве ее жизнь не прошла насыщенно? Разве Старшая подарила тебе мало своей любви? Разве память о ней ушла вместе с душой? Она всегда будет рядом, в наших воспоминаниях – твоих, моих, даже кота. Его, пожалуй, даже больше – сколько раз она прихватывала его за уши? И пока мы помним о ней, глупая ты хозяйка, Старшая будет с нами. И это – лишь один из способов жить вечно, разве ты не знаешь?»
  - Наверно, - пробормотала она. – Давай устроим нашей старушке поминки. С блинами, как положено. Ей бы не понравилось, что мы только грустим о ней, как думаешь? – она, потянувшись, почесала меня за ухом. Я согласно встала на задние лапки: какой дурак откажется от халявы?!
Уже не такая надломленная, хозяйка усадила меня в любимый домик и отправилась греметь посудой на кухню, приговаривая: «… Младшей будет скучно, это факт. Надо будет найти ей подружку … а лучше двух, чтобы мелкие могли поиграть. И клетка маловата для трех будет, надо новую прикупить… и домиков нашить…»
Ее голос затих,  а я, нагрузившись едой,  вернулась на полочку. Закрыла глаза, и время повернулось  вспять: я снова была мелкой, зашуганной глистой; осторожно пробовала свой первый в жизни йогурт, а Старшая со снисхождением наблюдала, как я недоверчиво лакала густую субстанцию, и постепенно по моей мордочке разливалось выражение неземного блаженства.
  Старшая снова была тут, живая, и мне не было одиноко.
  Таков круговорот жизни: мы рождаемся, растем, грызем вкусные книжки, провода и занавески, а потом, в свое время – уходим, чтобы уступить место молодым.   В положенное время я тоже одряхлею, и оставлю хозяйке свое бренное тело и ворох воспоминаний, теплых, как масляные блины, душистых, как  лукошко грибов. И это правильно.
  Однажды, так же, как и все, я смогу жить вечно.